О пребывании Восточной Пруссии в составе Российской империи написано немало исторических исследований. Но мне хочется предоставить слово Фрицу Гаузе, который родился в Кёнигсберге 4 августа 1893 года, а умер в Эссене 24 декабря 1973 года. На первый взгляд он был простым учителем, историком и архивистом. Но это только на первый взгляд.
Его отец был управляющим делами кёнигсбергской магистратуры, чиновник достаточно высокого ранга. Соответственно юный Фриц никогда и ни в чем не знал себе отказа. Его учебе в университете помешала Первая мировая война, уда он пошел добровольцем и служил в артиллерийском полку. После окончания военных действий Фриц завершил обучение и уже в декабре 1921 года защитил докторскую диссертацию. С 1938 года он заведовал городскими архивами и был Директором Музея истории города Кёнигсберга.
Несмотря на слабое здоровье, в 1945 году был мобилизован в действующую армию, был пленен поляками и до 1947 года находился в плену. Что не помешало ему впоследствии рассказать о страшном апокалипсисе, который разразился в Кёнигсберге после того, как он был взят штурмом в апреле 1945 года. Откуда он это взял, находясь в плену, трудно сказать, но то, что он ненавидел Советский Союз вместе с Польшей, сомнения не вызывает.
Идеей фикс, которую он всегда и везде проталкивал, была мечта вернуть Восточную Пруссию в лоно Европы, как это было в приснопамятном 1762 году. Советский Союз не должен был оставаться в Кёнигсберге на «вечной основе».
Вот такие достаточно одиозные взгляды, оторванные от исторического процесса. В своей книге «Кёнигсберг в Восточной Пруссии (История одного европейского города)», оконченной, если мне не изменяет память в 1966 году, Фриц Краузе подробно описывает события, происходящие в Кёнигсберге в 1758-1762 годах. В отличие от «новых» русских, которые обосновались в его родном городе в 1945 году, «старые» русские были куда более лояльные. Или как бы выразился герой одной из гайдаевских кинокомедий – «лопухи».
Время пить пунш
Итак, цитирую Гаузе.
«Русские солдаты соблюдали хорошую дисциплину… Для граждан почти не существовало ограничений ни в свободе передвижения, ни в хозяйственной деятельности… русские власти не реквизировали помещений для себя, так как в учреждениях и церквах продолжали служить прусские чиновники и пасторы… Русские оказывали большое уважение университету и не трогали свободы образования… Русские офицеры были желанными гостями в ложах и у коммерсантов, участвовали в балах, саночных выездах и маскарадах. Жители Кёнигсберга отваживались курить на улицах табак и научились пить пунш; их нравы стали более свободными. Рубль был активнее, чем талер».
Но это были еще цветочки. В отличие от «цивилизованной» Европы, чьи армии после покорения новых территорий грабили местное население напропалую – вспомним того же Наполеона или гитлеровцев, которые вывозили из оккупированной Украины железнодорожными составами чернозем, не говоря уже о молодежи, принудительно превращенной в рабов и отправленной в Германию, русские никогда не «выдавливали масло из камней». Они старались обеспечивать свою армию провиантом и военным имуществом за счет Центральной России. Так в Восточную Пруссию из России постоянно шли обозы с продовольствием, фуражным зерном для лошадей. И это в полной мере отметил и комендант крепости Мемель подполковник Александр Васильевич Суворов.
Второй немаловажный момент – русские никогда не принуждали пруссаков служить в своей армии, не создавали различные военизированные части для того, чтобы те били в спину своему бывшему королю.
И, наконец, Восточная Пруссия во время царствования Елизаветы Петровны имела столько привилегий и льгот, каких не знала ни одна российская губерния или территория. Это проявлялось буквально во всем, даже в режиме свободной торговли и снижении налогов. В отличие от нынешней экономической модели, когда все налоги стекаются в федеральный центр, а оттуда их часть возвращается в регион, в те годы абсолютно вся казна оставалась в руках прусской администрации. Русские вообще не ставили своих управляющих, особенно в амты, в муниципальную власть.
Если подводить краткие итоги, то можно заметить следующее: в годы, предшествующие вступлению русских войск в Кёнигсберг, Восточная Пруссия жила без всякого преувеличения на казарменном положении. Фридрих II, вытряхивал из этой достаточно богатой провинции буквально все – и талеры, обложив несусветными налогами буквально всех жителей, и живую силу – под ружье было поставлено максимальное число людей. Думается, что и Фриц Гаузе, несмотря на все проблемы со здоровьем, наверняка бы, угодил в действующую армию в году 1756-м.
О налогах особый разговор. Когда началась война, Фридрих II наложил на жителей Восточной Пруссии дополнительную «контрибуцию» в виде займа на 600 000 талеров. А на содержание русской армии с января 1758 по сентябрь 1759 года ушло меньше 100 000 талеров.
Словом, с приходом же русский войск, у жителей Восточной Пруссии началась не жизнь, а разлюли-малина. Балы, санные выезды, банкеты и приемы. Не говоря уже о курении на улице и распитии алкогольных напитков.
Русская «вольница» не прошла даром жителям Кёнигсберга. Они пристрастились к спиртному настолько, что власти города были вынуждены изобретать специальную повозку, которая имела полукруглую крышу и в ней специальное отверстие, чтобы «пассажиры» не задохнулись. Сбоку болтался зеленый фонарь. Сопровождал эту повозку дежурный полицейский. Всю ночь «Зеленая Минна», как прозвали этот фургон, собирала перебравших и заснувших граждан. А утром толпа народа собиралась у «кутузки», и аплодисментами встречала выгрузку из экипажа каждого из «дровишек».
Привилегию имели только студенты, чем несказанно удивили, посетившего в 1898 году Кёнигсберг английского писателя-юмориста Джерома Клапку Джерома. Вот, что он отметил в своем дневнике:
«В Кёнигсберге студенту разрешается засыпать в пьяном виде на улицах, но не на главных; на следующее утро полицейский доставит его без всякого штрафа домой, но при том условии, если он свалился с ног в тихом месте; поэтому, чувствуя приближение бессознательного состояния, выпивший студент спешит завернуть за угол, в переулок, и там уже спокойно протягивается вдоль канавки».
Корф не усидел
Санаторий, созданный бароном Николаем Андреевичем Корфом в Кёнигсберге, не мог не встревожить императрицу. Делами восточно-прусской провинции он не занимался, кутил в столице, где в то время проживало порядка 40 000 человек (а всего население насчитывало более 520 000), причем самой распространенной «административной единицей» были городки с населением в 1 000 человек.
Получалось, что пока 1/13 часть жителей Восточной Пруссии «пела и плясала», 12/13 были предоставлены сами себе и неизвестно, как могли повернуть «оглоблю». Императрице же хотелось стать «доброй мамкой» для всех без исключения.
К тому же «подкузьмила» погода. Осень 1759 года оказалась чересчур дождливой, часть восточно-прусских земель являлись польдерными, находились ниже уровня моря, а прорыв дамб мог грозить только одним – затоплением. Стихийное бедствие могло породить очаги сопротивления русской администрации. Нужен был такой генерал-губернатор, который мог бы справиться и с разгулом стихии, и с народным гневом. И хотя в зиму на 1760 год стихия все-таки смилостивилась, особых разрушений не произошло.
Елизавете Петровне подсказали: у нас есть очень въедливый и дотошный человек – генерал-поручик Василий Иванович Суворов. Он сумеет наладить все…
В апреле 1760 года Елизавета подписала указ: «Отзывая нашего генерал-поручика губернатора Корфа из Пруссии, Высочайше восхотели мы определить вас на его место с таким же жалованием. Почему и имеете вы немедленно в Кенигсберг ехать…»
Но что значит немедленно? А сборы? А наставления? Не говоря уже о том, что Елизавета Петровна в то время чувствовала себя очень неважно и нуждалась в каждом преданном ей человеке.
К тому же скорый отъезд «волокитил» будущий император Петр III. Не стоит забывать, что именно Корф привез его из Киля и был своеобразным «крестным отцом».
Суворов прибыл в Кёнигсберг в конце декабря 1760 года или в начале января 1761-го. Историки придерживаются разных версий. Но с высоты наших дней – одна-две недели особой роли уже не играют.
Новый генерал-губернатор фактически сразу попал из огня в полымя. Сильный шторм на море смел все запруды и мосты в районе Лабиау (современный Полесск) и под водой оказалось около 70 деревень.
Ликвидацию последствий взял под свой личный контроль генерал-поручик Суворов. Он назначил руководителем восстановительных работ капитана Александра Обрезкова, и требовал от него ежедневных рапортов о том, что происходит. И даже похвалил капитана, когда тот доложил, что пообещал амтманам снижение расходов, так как основную финансовую тяжесть на восстановление берет на себя новая власть.
В общей сложности основные работы завершились только в ноябре 1761 года, часть из них продолжилась и в 1762 году, пока новый губернатор генерал-майор Пётр Иванович Панин не прекратил их.
Второй «фронт работ» образовался в крепости-порту
Пиллау (ныне – Балтийск). Прежние прусские власти никак не реагировали на разрушения, и здесь сложилась угрожающая ситуация. Особенно критическая ситуация сложилась на дамбе, которая «дышала на ладан». Один-два серьезных шторма могли ее полностью разрушить.
Восстановлением дамбы собирался заняться еще Корф, но начался «бюрократический футбол». Императрица запретила восстанавливать дамбу из русской казны, а прусские чиновники тоже не спешили это делать за свой счет.
А вот Василий Иванович Суворов взял ответственность на себя и начал отсыпку грунта на поврежденные места. Успел укрепить это гидротехническое сооружение так, что у немцев до июня 1941 года оно называлось «Russische Damm» – «Русская дамба».
Поделиться: